Там живут наши люди

Они устали бояться. Они устали от взрывов. Они хотят говорить на русском языке.

Комендантский час, блок-посты, отзвуки прилетов для северодончан - дело обычное. К чему они не могут привыкнуть, так это к руинам родного пепелища.

Дмитрий Рязанцев - не только донской казак, начальник отдела жизнеобеспечения Сиротинского региона, в прошлом он - актер театра и кино. Родился в городе Верхний (нынче Лисичанск). Предки на Луганщине - с 1570-го года.

Российский зритель может вспомнить моего собеседника по ролям партизана в фильме «Дорогой мой человек», начальника училища телесериала «Ментовские войны», участкового в сериале «Улицы разбитых фонарей» и другим.

В 90-х – начале 2000-х он играл на сцене Русского театра Республики Адыгея. В это время и пересеклись пути актера Дмитрия Рязанцева и барда Юрия Васина. После ухода из жизни супруги Дмитрий вместе с сыном вернулся на малую родину.

Видимо, не просто так мой очередной собеседник играл роли полицейских. Его отец Иван Рязанцев работал в милиции.

Когда отца перевели в Северодонецк и дали квартиру, Дима отпраздновал первый день рождения. Дом, в котором прошли его детство и юность, был крепок до событий прошлого года.

«Вулиця Федоренка» - наименования улиц здесь написаны еще на украинском. Мы стоим возле того самого дома. Окна – выколотые глазницы. Часть пролетов обнажили выжженные квартиры.

- Стреляли вон оттуда, - показывает мой собеседник в противоположную подъездам сторону. – Дом расстреливали в упор. Лупили из «БМПхи». Люди сидели в подвалах. Когда начался пожар, мужики выскочили тушить. Их «положили». Соседи похоронили прямо во дворе. А после освобождения перезахоронили.

- Зачем расстреливали дома и мирных жителей? - задаю мучающий меня вопрос.

- Тут ничого нэ будэ. Це усэ будэ зруйновано. Хто выйихав – ти наши. Хто оставси – це сэпары, - отвечает на суржике мой собеседник.

Неонацисты били по жилым застройкам, детским садам и школам.

Рядом с домом Рязанцевых - начальная школа. В свое время ее переоборудовали из детского сада, в который ходил младший брат Дмитрия Ивановича. Через дворы - школа № 5.

- В Северодонецк ехали работать со всей страны. Вот здесь, на первом этаже, было общежитие для приезжих учителей. На втором этаже - кабинет моей начальной школы, - вспоминает Дмитрий Рязанцев. – Классы любимых школьных предметов - русского языка, литературы, истории - с обратной стороны. Пошли, покажу.

Мы пошли. Что с лицевой, что с тыльной сторон, здание, построенное в стиле сталинского ампира, выглядит одинаково. Шесть десятилетий его колонны стояли стражами-монументами. Сейчас сторожить нечего: отступая, неонацисты взорвали школу. Изнутри. Помните? «Тут ничого нэ будэ. Це усэ будэ зруйновано».

В то время когда на малой родине рвались снаряды, Рязанцев с сыном прорывался из Луганска в Северодонецк.

К слову говоря, сын Дмитрия Ивановича – Алексей – кубанский казак, инструктор по рукопашному бою и историческому фехтованию. И пускай за его плечами не было службы в армии – только навыки казачьих военно-полевых сборов, но когда в 2014 году отец записался в ополченцы, пошел следом.

- Вы, актеры, - мирная профессия. Почему пошли в ополчение? - спрашиваю Рязанцева-старшего.

В ответе - боль и суть:

- Когда нас пришли убивать, выбора не было. Разве можно спокойно смотреть на то, как подъезжает блуждающий миномет и лупит по городу? В 2014 году прилеты были по молодежному жилищному кооперативу, детскому интернату и гостинице «Мир». У ополченцев минометов не было. Мины были – миномета не было. Первый мы сварили на одном из городских предприятий. Цель наводили по школьному транспортиру и отвесу.

В руководители Дмитрий Иванович не набивался: вернулся на малую родину – северодонецкий театр взорван, глава местной агломерации предложил заняться вопросами жизнеобеспечения Сиротинского региона.

У Рязанцева был опыт командования батальоном. Но, как признается он, гражданские – не армейский люд, здесь нужен другой подход.

Какое хозяйство досталось нашему собеседнику, можно представить по событиям последних лет.

В 2020 году на Сиротино перекинулся лесной пожар. Пострадало много домов. В прошлом году ВСУ и нацбатальоны вошли в поселок, а когда российская армия их вытеснила, начали «огрызаться» – засыпали дома «Градами». На месте леса высятся пики, напоминающие сгоревшие спички. Лес сгорел, промышленность стоит - грунтовые воды пошли во дворы и огороды. Добавил воды мартовский снегопад, повлекший за собой «столбопад» - установленные под электричество опоры с натянутыми проводами не выдержали нагрузки, один столб повело – легла линия.

Сколько потребуется времени на восстановление - пока непонятно. Тем временем на столе главы Сиротинского региона - два письма местных жителей.

В одном - сиротинцы пишут: «Помогите, чем можете, у нас затоплены огороды - некуда сажать», во втором: «Помогите, нет электричества, нечем поливать». Так и живут.

О том, чем живут поселки Сиротинского округа, пишет моя коллега из «Вестника Северодонецка» Людмила Трахтенберг.

В журналистах Людмила с лета прошлого года. Прежде была контролером качества обработки изделий, позже (по окончании Луганской академии культуры и искусств) - штатным фотокором, редактором сайта химзавода «Азот».

Когда начались массированные обстрелы города, Людмила вместе с родителями поселилась в пресс-центре. Ее отец родом из Брянщины, в прошлом - кузнец ремонтно-механического цеха северодонецкого «Азота». В 60-е годы приехал на Донбасс строить завод.

Прошлым летом в бомбоубежищах «Азота» проживало больше тысячи человек. Размещались по подразделениям. Следили за возгораниями, продолжали обслуживать узлы и агрегаты. У них была надежда на то, что бандеровцы не тронут стратегически важное предприятие. Тронули. Заблокированный на разбитой железнодорожной ветке состав с селитрой едва не стал причиной экологической катастрофы. Свидетельство тому – следы многочисленных прилетов.

Девятого июня со стороны ВСУ было три выстрела из термобарического гранатомета в здание пресс-центра. Пара часов - и кабинет Людмилы выгорел. Семья приняла решение вернуться в город.

- Триста метров линии фронта шли, как в тумане, - вспоминает моя коллега. – Сзади укры отступают – во все стороны палят, впереди Российская армия ведет безосколочный заградогонь, под ногами все засыпано посеченными обломками деревьев и ветками. В общем проскочили.

По дороге в Луганск (откуда отправлялся мой автобус на Краснодар) – остановка у памятного знака детям, погибшим в годы Великой Отечественной войны. Поставили его жители хутора Метелкино.

В прошлом году знак дополнила мемориальная табличка «Здесь разорвался снаряд «Града». Сам памятный знак не пострадал – воронка в паре шагов. А вот мостик через ручей сгорел. Летом его восстановили бойцы российского батальона «Кедр».

Выгоревший сосняк живет новой жизнью: поднимаются травы, тянется к солнцу поросль, голосисто поют лесные птицы.

Андрей Подрезов, главный специалист отдела обеспечения жизнедеятельности, приметил среди обгоревших стволов косулю.
Я навела объектив, щелкнула – дикая козочка с глазами, словно подведенными черным карандашом, замерла.

Как хорошо, что лес отходит от ран, подумалось мне в тот миг.

...На обратном пути в окне автобуса «Луганск - Краснодар» мелькнула женщина, торгующая на обочине дороги метлами.
В памяти всплыли слова Рязанцева: «Казаки мы. Рязанцев – не от слова «Рязань», а от слова «резать». Сиротино – от клички основателя Сирый – «сирота», Метелкино – Метеля – «метель». Так что метлы не причем. Казаки здесь
были».

По возвращении на Кубань еще какое-то время смотрела под ноги, искала глазами натянутую струну растяжки и «лепесток» - нечто похожее на изуродованный вертолетик семян ясеня, только многократно увеличенный.

Как они там, Сиротины да Метелкины? Как они там, наши люди?